Тим

Тим

(новелла)

Где идеальный читатель?

Раннее утро. Солнце прорвалось сквозь задернутые шторы и медленно подобралось к  кровати, пытаясь захватить всё больше пространства подушки и его лицо. Лучи коснулись губ, затем медленно подползли к кончику носа и сейчас поднимаются вверх. Сквозь сон он морщит нос и вертится, чтобы спрятаться от них и отодвинуть пробуждение. Дверь  в комнату осторожно приоткрылась: на пороге появился отец, сопровождаемый запахом крепких сигарет и одеколона. Он, низким, с примесью возмущения и баловства, голосом, свойственным живости его натуры, звонко пробасил:

- Эй, рыбак, поднимайся, а то весь клёв проспишь!

- Может, не сегодня, пап?

- Малой, мы вчера на рыбалку собирались, помнишь? Я уже червей накопал, давай поднимайся.

Он нехотя открывает глаза, потягивается, лениво садится на кровати, но вскоре испытывает смутное ощущение радости от предстоящего дня: впереди ещё половина лета, мама не ворчит из-за оценок и тетрадей,  отец наконец-то дома и оправился после болезни, а старший брат (вот где счастье-то) уехал в лагерь на три недели. Он чувствует теплоту солнечных лучей, которые нагло вторглись в комнату и уже порядком нагрели кровать, хотя накануне вечером тщательно задёргивал шторы. Он встает, потягиваясь, и  топает на кухню, находясь в предвкушении нового дня и уже готового завтрака, запахи которого разносятся по квартире.

Мама суетится вокруг стола, наполняя отцовскую сумку едой: в неё уже перекочевала добрая половина запасов из холодильника,  ему хочется сказать, что они идут всего на пару  часов, а не на неделю, но утренняя леность ещё не отпускает его в из  своих объятий,  и он молча поглощает завтрак.

Как и предполагал, несмотря на поднимающееся раннее солнце, туман над рекой не рассеялся и ровным слоем покрывает прибрежную часть реки. Идти в резиновых сапогах по топкому берегу, заросшему высокой травой нелегко: ноги то и дело проваливаются, сапоги застревают в ямах, однако отец идёт вперед быстрым и ровным шагом, словно не замечая  этого неудобства. К счастью, вскоре путь заканчивается, и они разбивают небольшую стоянку на повороте реки выше переката: отец говорит, что удить удобнее там, где глубоко, а на перекате можно половить раков, пока будем ждать клёв. Неумело насаживая червяка на крючок, он немного испуганно озирается на отца, который уверенным движением руки мгновенно справляется с наживкой и забрасывает удила в реку. Отец с доброй насмешкой поглядывает в его сторону, давая практические советы, но удерживаясь от помощи, и постепенно сын сам справляется с задачей, присаживаясь на берег неподалёку.   Теперь остается само муторное: ждать поклёвки или ждать, пока её окончательно не будет, чтобы отцу надоело, и они могли пойти домой. Не сказать, что рыбалка ему неприятна, но в противовес отцу находит её лишенной смысла: ловить рыбу для него кажется скучным и бесполезным. Отец же страстно любит рыбалку, отчего сын  находит особенно приятным наблюдать его немного напряженное от ожидания лицо, которое в этот момент выглядит по-особенному величественным и спокойным. Поэтому поход на рыбалку с отцом превращается в необычный ритуал: одним движет страстная любовь к процессу, другим – к человеку.

Лёгкое дуновение ветра постепенно рассеивает оставшиеся клочья тумана, и новый день окончательно вступает в свои права: плотные облака медленно плывут по небу, на воде то и дело появляются круги, плещутся мальки. Спокойствие окружающего затягивает его под свой покров, и потихоньку он снова начинает клевать носом, пока не раздаётся радостный клич победителя-отца, который тянет речную добычу:

- Эй, рыбак, погляди какого красавца достал! На килограмм будет! А у тебя там как дела?

- Пока ничего, пап.

Оба снова возвращаются к ожиданию, один удовлетворённый собой, другой довольный происходящим. Солнце поднимается всё выше, и день становится жарким, часов нет, но ощущение скучного бездействия спустя некоторое время одолевает его окончательно, и он робко обращается к отцу с просьбой вернуться. Помедлив, отец соглашается, параллельно вспоминая о намечавшейся накануне подработке: деньги для семьи не бывают лишними, он делает всё возможное, чтобы она ни в чём не нуждалась, чтобы она была довольна. Собирая удочки, сын с удовольствием отмечает:  отец удовлетворен, утренний моцион выполнен без помарок и нареканий, и это осознание теплом разливается внутри. Отец закуривает сигарету, напевая под нос, забирает у сына рыбацкий скарб и направляется в сторону дома, сын поспевает за ним, однако вскоре, замечая, что день окончательно разгулялся, просит разрешения отправиться на поиски более ощутимых впечатлений лета. Усмехнувшись в усы, отец ласковым голосом разрешает и отправляется вперед по улице. Некоторое время он стоит в замешательстве, с нежностью наблюдая за тем, как удаляется силуэт отца, как он мягко растворяется на линии горизонта.Полуденный зной становится всё ощутимее, по спине начинают стекать капельки пота – это возвращает его из вереницы смутных, неясных мыслей и он направляется в сторону Пригорья.

Стоит немного отвлечься и рассказать о нём. Его зовут его Тим или Тонкий. Тиму тринадцать, родился и вырос в небольшом посёлке, затерявшемся среди Уральских гор. Высокий, худощавого телосложения, будучи на голову выше своих сверстников, он чувствует некоторую неуверенность и стеснение, поэтому к образу его стоит добавить подростковую сутулость и стремление остаться незамеченным, неузнанным; с темными вьющимися волосами и глазами голубого цвета, с тонкими длинными пальцами, продолжающими аристократическую руку, он кажется дальним потомком французского пленного, осевшего в уральской глубинке.

Посёлок, в котором живёт Тим, небольшой, расположен у подножья горы и поделен на две почти равные части: Пригорье и Заречье. Каждый местный житель любит  свой район и негласно соперничает с соседом: мол, урожай лучше, дворы чище, люди приветливее. Дом Тима расположен в Заречье, друзья его живут в Пригорье, поэтому Тиму частенько приходится испытывать трения, связанные с заречными пацанами, которые по необъяснимым причинам сочли его предателем района.

Калитка во двор Горбушки оказалась открытой, а сам обитатель старенького деревянного дома с запущенным садом и некогда белыми, но выгоревшими на солнце и облупившимися от суровой уральской погоды  ставнями с весёлым воплем встретил Тима, сидя на огромной старой черемухе, росшей в центре двора, заваленного хламом.  Горбушка был его одноклассником, мелкий, очень энергичный и громкий, он, несмотря на свою тщедушность, постоянно лез в драку со сверстниками (и даже старшаками), огрызался с учителями, притом предприимчиво избегал наказания, искусно выдумывая невероятные истории, якобы вынуждавшие его не оставаться в стороне и поступать как непримиримый герой, борец-одиночка. Обладая тихим и уравновешенным нравом, Тим восхищался этими качествами и думал, что когда-нибудь Горбушка станет адвокатом или даже политиком. При всей неугомонности и задиристости Саня был отличным другом: всегда готовый прийти на выручку, своей отчаянностью он внушал страх и уважение не только друзьям, но и недругам, которых, поверьте на слово, было немало.

- Аааа, Тонкий, здорово!

- Привет, Горбушка, как сам?

- Да чё я, как всегда: вчера гулял и залез к соседке через улицу, чтобы домой не заходить, он увидела, как я клубнику с грядки ем, рассказала матери – а та в голос орать с утра. Теперь сижу вот, жду, пока на работу уйдет, так что от греха ты бы не светился тут, знаешь ведь какая она, когда злится.

- Понял, дойду тогда до Веника, встретимся тогда на реке, рядом с Тучей.

- Лады, братишка, за мной не заржавеет, но ты же знаешь…женщины…

Тим ухмыльнулся: Горбушку отличали ещё и особые отношения с женщинами, он говорил, что в прошлом году, когда Горбушка был в лагере на море, у него всё было с его вожатой.Теперь он считался знатоком того, что связано с девчонками или женщинами. Тим не верил до конца в эту историю Горбушки, потому что знал, как тот любит приукрасить, но вот что действительно имело место быть: Горбушка никогда не робел, когда знакомился с девчонками, в классе нравился даже отличницам, которые ко всей их компании относились довольно презрительно. И даже когда Тим случайно проговорился, что ему нравится Иринка, то посочувствовал этой беде и серьезно сказал, что понимает, каково это быть пленником женских чар.

При мысли о Сорокиной в сердце снова появилось сладковато-ноющее ощущение, которое весь год не давало ему покоя, когда она проходила мимо него с распущенными волосами или что-то громко рассказывала Балакиной, или читала доклад, старательно и немного нараспев выговаривая каждое слово. Где она сейчас? Вроде говорили, что уехала к сестре в город на каникулы, потому что за лето Тим ещё ни разу её не встретил, хотя пару раз случайно оказывался рядом с её домом. Ну как случайно: три вечера подряд, когда было совсем невыносимо, сидел у неё во дворе. Он мог часами представлять тембр её голоса, взмах руки, когда она поправляет себе волосы и насмешливый взгляд, с которым она смотрела в его сторону, если вообще смотрела. Он проклинал тот вечер, когда на новогодней дискотеке в школе, обливаясь потом и трясясь от ужаса,  решил пригласить еёна медленный танец и она, видимо, не сумев отказать, из жалости или сочувствия, согласилась. Те три минуты  в школьном спортзале показались для Тима вечностью. После медляка он, даже забыв поблагодарить её за танец, выбежал из школы, желая навсегда провалиться сквозь землю и не возвращаться туда никогда, уехать, раствориться, убежать прочь от этого собственной дерзости и насмешливых глаз Сорокиной. Потом начались каникулы, за это время всё как-то немного позабылось и поутихло, но после того вечера мысли о Сорокиной преследовали его постоянно, поэтому он часами на уроках любовался тем, как она накручивает локон на палец, задумавшись на контрольной, или старательно выводит конспекты в тетради, или собирает ручки и карандаши в пенал. Это было не то же самое, что рассказывал Горбушка о женщинах, это было что-то настоящее и красивое, как мамины фотографии в молодости.Он даже подумывал о том, чтобы пригласить её погулять или проводить после школы, но сначала не решался подойти, а потом увидел, как Василевский держит её за руку у школьного крыльца. В тот день Тим решил, что больше никогда не сделает ни одного первого шага сам, что больше ни одна не  заставит его так страдать, как он страдал в тот момент. Поэтому сейчас, разозлившись на свою излишнюю сентиментальность и девчачью сопливость, шуганул пробежавшего мимо пса и резко свернул в сторону реки, где его уже ждал Веник.

- Здорово, брат! Где мелкий?

- Выслуживает себе прощение: мать наказала, ждёт, когда на работу уйдет, потом обещал дезертировать к Туче.

- Аааа, как обычно, война полов. Отец его так и не вернулся?

- Неа, не слышно ничего.

Отец Горбушки был военным и сейчас находился в горячей точке, где точно, никто  не знал, среди них было не принято об этом спрашивать, но всё с уважением и некоторым благоговейным трепетом относились к дяде Толе и сочувствовали Сане Горбушке, который даже виду не подавал, что беспокоится за отца.

- Тучу видел?

- Утром в магазине встретились, договорились, что встретимся на реке.

- Может,  бухлишка прикупим, чтобы насухую не сидеть?

- У тебя деньги есть?

- Ну, на пивко-то найду.

- А ты умеешь уговаривать.

 Дорога, которая вела на берег, проходила мимо ларька, в котором, несмотря на то, что все в посёлке знали друг друга, без проблем и лишних вопросов можно было купить пиво и сигареты. Чаще всего роль покупателя доставалась именно Тонкому: во-первых, он выглядел старше своих друзей (поэтому друзья в этот момент предпочитали не светиться рядом); во-вторых, была в нём в этот момент какая-то отчаянная уверенность, которая позволяла не робеть под укоризненным взглядом суровой продавщицы. Сегодня в очередной раз блестяще справившись со своей ролью в одиночку, чем заслужив восторженный взгляд Веника, Тим протянул ему остатки мелочи и деловито сказал:

- То-то Туча будет рад.

С Тучей они были знакомы ещё с детского сада: сначала жили по соседству, потом его матери дали квартиру на другом конце посёлка, они переехали, а дворовая дружба продолжилась и после переезда. На самом деле Тучу звали Серёгой, но из-за лишнего веса и мягкого, добродушного нрава, к нему давно прилипло это прозвище, которое совсем не сочеталось с его кротостью и добротой, но отлично гармонировало с внешностью. Здорово было то, что именно несочетаемость давала море поводов для шуток и насмешек друзей, типа «внимание, надвигается буря»; «сейчас Туча разразится громом и молниями», «только посмотрите, как поливает этот парень». На шутки друзей Туча реагировал спокойно и с улыбкой, а вот насмешки недругов оставляли на его лице тень, которая быстро сменялась привычным умиротворённым выражением. И когда речь заходила о возможной мести (на которую подбивал всех Саня Горбушка), Туча со своей невозмутимостью отвечал: «Да ладно, чё вы суетитесь, пацанчики, меньше суеты». Так жизнь Серёги в этом мире складывалась под сенью спокойствия и нерушимости этого незыблемого бытия: Серёга не влюблялся в девчонок, не расстраивался из-за учёбы, не реагировал на упреки матери и ярость отца по этому поводу. Тим думал, что никогда не настанет тот день, который сможет поколебать Тучу, изменить его внутреннее состояние, и иногда ему казалось, что Серёга действительно больше чем наполовину состоит из воды.

С вершины косогора, после которого начинался берег реки, они увидели распластавшееся белое тело: это Туча устроился со всем полагающимся комфортом и ждал друзей.

- Гля, устроил себе лежбище выброшенный на берег тюлень.

- Ага, надо наказать Его величество.

После купания, развалившись на прогретых солнечными лучами бетонных плитах, оставшихся от разрушенной водокачки, попивая крепкое дешевое пиво,чувствуя, что в голове приятно зашумело, Тим погрузился в безвременье: он не знал, сколько прошло времени, но вскоре блаженная нега и лень, ставшая новой  точкой отсчёта удовольствия летнего дня, была нарушена:

- Эй, мелюзга, есть курить?

Тим поднял голову: вдоль берега к ним направлялась компания Девятки (Девяткой Мелкозёрова называли за то, что он уже третий год подряд не мог закончить школу), − их было пятеро, поэтому на смену спокойному умиротворению пришла тревога, так как подобные встречи редко заканчивались миролюбиво.

- Чё, оглохли, есть курить, спрашиваю?

Вступать в диалог с Девяткой не хотелось, тем более, он знал, что вряд ли диалог этот будет конструктивным, потому что в голосе Мелкозёрова чувствовался знакомый вызов, который всегда заканчивался потасовкой или оскорблениями со стороны старшаков. Тим не боялся Девятку, но всё же, старался избегать подобных ситуаций, прежде всего оттого, что понимал:  оказывать сопротивление этим лбам будет нелегко, в то время как агрессия является их самоцелью, они ждут именно такой реакции, и в силу своего природного упрямства именно этого он давать им не хотел. Сейчас Тим покосился на Тучу и Веника, лица которых помрачнели, и понял, что помощи ждать неоткуда:

- Ну, есть.

- Тогда тащи сюда, дохлый.

- На, держи.

- А чё так мало?

- Больше нет.

- А если поискать?

- Слушайте, вы просили сигареты, мы вам отдали, поэтому будет здорово, если вы уйдете.

- То есть ты меня прогоняешь?

- Нет.

- То есть ты мне указываешь, где мне ходить, а где нет?

- Нет.

- А тебе не кажется, дохляк, что ты слишком борзый?

- Нет, не кажется.

Как и предполагал Тим,  беседа начинала приобретать неприятные обороты, потому сдерживаться и контролировать гнев становилось всё труднее, хотелось съездить по этой наглой роже со всей силы, и в глазах Девятки он видел насмешливые победные  огоньки. «Он специально тебя провоцирует, ты же знаешь это, не ведись, не дай ему победить», - думал Тим, как вдруг со стороны услышал звонкий голос:

- Эй, Девятый, он же тебе всё уже сказал, что ты цепляешься?

Саня  Горбушка подоспел как всегда вовремя: его умение появляться в жанре супергероя было обычным делом, а дипломатические способности и авторитет старшего брата (который частенько гонял всякую шушеру типа Девятки по району) значительно упростили ситуацию: Мелкозёров не был дураком и знал, что с братом Горбушки лучше не иметь никаких дел.

-Ладно, в следующий раз договорим, длинный.

Презрительно толкнув Тима плечом и закуривая на ходу, Девятка повёл отморозков дальше по берегу, судя его недовольному выражению лица, продолжать охоту.

- Когда-нибудь я  убью его! Ненавижу урода!

- Ладно тебе, Веник, ты же знаешь, что это того не стоит.

- Сань, есть курить? Этот выродок всё отжал.

- Держи, братишка.

Затянувшись, Тим в который раз испытал знакомое отвращение: курить ему не нравилось, но легкий туман в голове, который появлялся после второй или третьей затяжки, стоил того, чтобы перетерпеть. Горбушка, успев сделать заплыв, вылез из воды:

- Народ, а бухнуть есть чё?

- Распили уже, придётся снова за догоном идти.

- По мелочи скинемся?

Принявшись шарить по карманам в поисках монеток, Тим с легкой досадой предвкушал просьбу сходить в магазин и понимал, что отказать ему будет неудобно. К счастью, после победы над Девяткой Горбушка находился на подъёме и сам вызвался сходить. Насобирав мелочи, Саня с Веником отправились в магазин, покаТим и Туча начали подыскивать дрова для костра: темнело, над берегом поднималась армия комаров и мошкары, а по домам идти ещё не хотелось.

Глядя на искры, поднимающиеся от костра, слушая треск сухих дров, украденных из поленницы в близлежащем доме, и треп Сани Горбушки, в котором всё труднее было выделить какие-то ключевые идеи, так как по мере того, как опустошалась бутылка, речь его становилась более расплывчатой, Тим удалялся куда-то прочь от костра и летнего вечера.С ним часто бывало такое: мир внешний становился безликим и  невыразительным, в то время как глубины мира внутреннего увлекали его своей широтой и необъятностью. Он думал о невозвратности момента, в котором они находились сейчас, и ему вдруг захотелось поделиться этим с друзьями, набрав воздуха, он, не боясь осуждения и насмешек, вдруг серьёзно сказал:

- Прикиньте, ребята, вот мы сейчас с вами здесь сидим, но когда-нибудь это сейчас станет прошлым, и мы никогда не сможем вернуться в этот момент.

-  Дак это ежу понятно, Тонкий: на то люди часы и календари придумали, чтобы различать прошлое, настоящее и будущее. Ты явно перекурил сегодня,

Горбушка был непреклонно далёк от метафизики и всего, что с этим связано. В его голове место для рассуждений было занято насущными проблемами: вкусной едой, девчонками, с которыми можно замутить и которые точно дадут, ништяками типа попить пивка и покурить, в последнее время Саня говорил, что вместе с братом пробовал даже травку. Врал, наверное, как обычно, но именно эта идея с новой силой захватила Саню, поэтому во всём он видел её отголоски. Внезапно отозвался задумчивый и туманный Туча, который обычно оставался в стороне от разговоров:

- А я понимаю, о чём ты, Тонкий. Это типа, нет разницы между было и будет. Нет никаких доказательств. Есть только то, что есть в эту минуту. Типа нет смысла беспокоиться о том, чего ещё нет, или о том, что уже прошло. Я так матери и говорю, когда говорит, что я плохо кончу, она начинает беситься от этого ещё сильнее и уходит.

- То есть, как нет смысла думать о будущем? А как тогда мечтать? Зачем всё это? Зачем в школу ходить? Зачем бороться с Девяткой, слушать болтовню класснухи и отдуваться за двойки перед матерью?

- Сань, просто потому что это есть. Без причины и без цели. А мечтать для того, чтобы мечтать.

- Странные вещи ты проповедуешь, Тонкий. Ещё скажи, что и любишь просто так, а не потому что тебе того самого хочется.

- Без причины, просто потому что это рождается в тебе.

На самом деле Тим немного покривил душой. Не так давно он начал замечать в себе странные перемены: сны стали очень яркими и насыщенными, среди ночи несколько раз просыпался от охватывавшего его необъяснимого возбуждённого состоянияи чувствовал, как тело изменилось и как начало откликаться на это возбуждение. Он переживал и волновался, потому что ему казалось, что в этих изменениях есть что-то запретное, что-то постыдное. Поэтому он всячески старался противостоять им, пока однажды ночью не проснулся от внезапного толчка и понял, что возврата не последует: он стал другой, его тело уже никогда не будет таким, как раньше. Поговорить с отцом на эту тему было сложно, было стыдно перед мамой, потому что он осознал, насколько её тело отличается от его тела, насколько её природа не похожа, ровно настолько же ему вдруг захотелось познать эту неизведанную до сих пор планету. Желание познать женщину, увидеть её потаённые уголки, всё чаще преследовало его, и борьба с ним становилась практически невыносимой. Желание близости и  чувство стыда, появлявшееся вслед за этим, сводили с ума ещё и потому, что кроме него никто из его друзей ничего подобного не испытывал. Даже Саня Горбушка, который ежеминутно говорил о девчонках и отпускал сальные шуточки, представить себе не мог, насколько тяжёлым может быть то самое. Причём самое ужасное было то, что если бы вдруг сложилась такая ситуация, которая позволила удовлетворить это желание, то Тим знал точно: он бы не стал. Потому что представить себе не мог, как бы ему потом пришлось жить дальше, как смог бы смотреть в глаза маме. Любовь – это совсем другое, его любовь к Сорокиной совершенно не вязалась со всем тем, что он видел в кино, которое он нашёл в родительской комнате (после чего было совестно за родителей), любовь была светлой, чистой и ясной, она превозносила его над  Уральскими горами, в которых он жил, и несмотря на страдания, она делала его великодушным и сильным, в то время как похоть не сочеталась с ней  и отнимала эту силу, делая слабым, жалким, уязвлённым своей слабостью. Вернувшись из потока мыслей, вызванных вопросом Горбушки, Тим увидел, что солнце закатилось за горизонт, и дрова в костре догорели, превратившись в тлеющие угли.

- Ладно, ребят, мне пора, есть жевачка у кого, чтобы не запалили?

- Ага, держи, брат.

- Давай бывай, Тонкий.

Простившись с друзьями, Тим пошёл к дому мимо двора, в котором жила Сорокина. Легкое похмелье ещё окончательно не покинуло его голову, поэтому потребность прогуляться была обусловлена ещё и тем, что надо было подстраховаться, чтобы не нарваться на разборки дома. Он знал, что мама подозревает его в том, что было строжайше запрещено, но не мог противостоять этому, отчего испытывал ядчайшее чувство вины каждый раз, когда в её глазах появлялся молчаливый упрек и недовольство. Каким она его видела в своих мечтаниях? В её представлении он смелым борцом и победителем, он был честолюбивым и идеальным, он был воплощением всего лучшего в человечестве. Ему хотелось быть хорошим сыном, таким, каким она хотела его видеть, вместе с тем ему хотелось, чтобы она любила и принимала его, каким он был: проблемным, запутанным, сложным и мечтательным. Он не мог дать ей то, что она хотела, поэтому каждый раз казнил себя за это.

Вернувшись домой, Тим обнаружил, что родителей нет (судя по всему остались ночевать в саду), возможность побыть в одиночестве обрадовала его: не надо было рассказывать маме, как провёл день, слушать её причитания по поводу работы и трудностей связанных с обустройством сада. Можно было посмотреть телевизор, порисовать или просто насладиться тишиной. Спустя полчаса, поужинав и пролистав каналы по ТВ, Тим выключил телевизор и отправился спать.

Поздний час. Свет фонаря ярким пятном лежит на его кровати, руки покоятся поверх одеяла, спокойное лицо трогает легкая улыбка, ровное дыхание поднимает и опускает грудь, внутри которой сердце отбивает ровный ритм. Что снится ему? Что видит он сквозь опущенные ресницы? В какие дали уносит его река сновидений? Что будет с ним завтра? Через год? Через десять? Какую жизнь он выберет? Какую женщину будет любить? Какая дорога покажется ему привлекательной? Он не знает. Никто не знает. Сейчас ему тринадцать, он спит. И у него есть только это сейчас. Длиною в целую жизнь.